Сейчас основной статьей российского экспорта является нефть. А чем торговали на Руси? Рабами, пушниной и медом. Экономист Дмитрий Прокофьев рассказывает об истории нашего «экспорта».

---

Транзит – фундамент экономики

Опасный «путь из варяг в греки», начинавшийся в дельте Невы и заканчивавшийся в Черном море, известен нам всем еще со школьных времен. Но учебник толком не рассказывал о том, как собственно этот путь появился, и кто по нему странствовал. Мол, хотелось варягам поехать в Грецию, вот они и пробирались по восточно-европейской равнине поближе к теплым морям.

Между тем именно транзитное положение этой самой восточно-европейской равнины сыграло исключительную роль в появлении той системы общественных отношений и государственного устройства, в которой мы существуем и сейчас.

Главными транспортными магистралями в те баснословные времена служили могучие реки – Днепр и Волга, с их притоками, по которым только и возможно было перемещать более-менее значительные объемы грузов.

Правда, никаких особенных грузов у славянских племен не было – славяне были классическими земледельцами с низкомаржинальным натуральным хозяйством, и могли предложить «на экспорт» разве что меха, благо пушной зверь в бескрайних лесах водился в изобилии. Проблемой была транспортировка – на небольшой лодке или плоту много товара не увезешь, через море его не переправишь. Приходилось дожидаться визита купеческого каравана из Византии – через Черное море и по Днепру; или из арабских стран – через Каспийское море и по Волге.

 

Зубы варяжского дракона

Но в девятом веке на Руси появились пришельцы с севера – варяжские воины, не поладившие с новым конунгом Норвегии Гальфданом Лютым и его сыном Харальдом Косматым, прозванным так после клятвы не стричь волос и не брить бороды до тех пор, пока не будут вырезаны все враги. Гальфдан Лютый, сын Харальд и внук Эрик, заслуживший прозвище «Кровавый топор», выбили со скандинавского полуострова всех несогласных с их властью, и потерпевшие поражение варяги отправились на поиски новых территорий.

Варяжские оккупанты принесли на Русь не только меч, но и технологии строительства универсальных судов-драккаров, способных бороться с высокими волнами в открытом море и проникать в глубины равнин по узким и мелководным рекам. А также экономическую модель, которая и закрепилась на русских равнинах на следующее тысячелетие.

Суровая религия скандинавов предполагала, что людьми, потомками Одина, являются только они сами, всех же прочие были рождены на свет волей низких богов, и с ними можно делать все что угодно. Самым рациональным решением было обращение в рабов всех, кто не был викингом сам, не сражался в их дружине или не обслуживал новых хозяев своим трудом.

Укрепленные варяжские «города» – странная помесь между блокпостом, концлагерем, верфью, супермаркетом и «транспортно-пересадочным узлом» – вонзились в русские речные долины, как зубы дракона. Вооруженные до зубов самым совершенным оружием того времени и спаянные железной дисциплиной отряды викингов прошли по поселкам славянских земледельцев, сметая сопротивление и собирая рабов на продажу.

Впрочем, захватчики были прагматичны: молодые сильные мужчины могли сами присоединиться к работорговцам, желающие откупиться могли заплатить «выкуп из рабства» мехами, вожди славянских племен также могли договориться с викингами, отдав в рабство часть соотечественников, а взамен получив почет, защиту и всякие замечательные предметы, приобретенные в Византии.

Лучшим товаром считались мальчики подростки и молодые девушки, а также юноши – достаточно сильные, чтобы держать в руках весло, но недостаточно храбрые и жестокие, чтобы взять в руки мечи.

 

Княжеская мечта

Рабов, тащивших на своих плечах связки мехов, гнали к рекам, где уже разворачивалось строительство торговых судов из русского леса. Дальнейшая экономическая схема выглядела так: суда загружали пушниной, пенькой и медом, а также «живым товаром», рабов сажали на весла, и караван спускался по Днепру, к теплым морям.

Все это находило отличный сбыт на византийских рынках. Бизнес был суперприбыльным. Если на языческой Руси юная рабыня оценивалась в пять гривен (одна гривна была «эквивалентом» шкурки куницы), то в православном Константинополе за рабыню давали уже триста гривен, а в мусульманском Багдаде – целых семьсот пятьдесят. И если объем всех поставок меха по Волго-Днепровскому пути в X веке не превышал, по мнению ряда историков, пятисот тысяч шкурок в год, то объем невольничьего рынка был эквивалентен многим миллионам меховых шкурок.

Торговали и медом, но этот «сладкий товар» в отличие от женщин стоил дешево, а транспортировать его было труднее. Медовая «борть» – дупло с медом, но без пчел – оценивалась в одну пятую гривны. Продавать рабов казалось выгоднее.

Мальчиков рабов покупали для дальнейшего обучения ремеслу или воинскому искусству, суда разбирали «на доску» и так же продавали, по цене значительно выше «внутрироссийской». На вырученные деньги русские работорговцы закупались «импортом» и возвращались восвояси «сухим путем».

«Повесть временных лет» донесла до нас слова князя Святослава: «…хочу жить в Переяславце на Дунае – там середина земли моей, туда стекаются все блага: из Греческой земли золото, паволоки, вина, различные плоды; из Чехии и из Венгрии серебро и кони; из Руси же меха и воск, мед и рабы».

 

Нежданная беда

Разумеется, князь Святослав и его потомство убийц и насильников были основными выгодоприобретателями эффективной схемы. Но хорошо зарабатывали все, кто был вовлечен в процесс обеспечения работорговли: рубил лес, строил суда, плел канаты, ткал холсты для парусов и содействовал дружинникам в ловле соотечественников.

Но беда пришла, откуда не ждали. Доходы от экспортно-импортных операций оказались достаточны, чтобы на Руси почти замерла вся хозяйственная жизнь, не имевшая прямого отношения к обслуживанию пути «из варяг в греки». Внезапно выяснилось, что экспортный ресурс оказался близок к исчерпанию – на весла невольничьих судов оказалось некого сажать: перспективные богатыри либо сами служили в «силовых структурах», либо были ценными специалистами, либо бежали с чадами и домочадцами в леса Северо-Восточной Руси, добраться до которой было сложнее.

Кроме того, «князья-работорговцы», сражаясь за контроль над «реками-рабопроводами», испортили отношения со всеми соседями и деловыми партнерами, быстро нашедшими альтернативных поставщиков главного товара. Такими поставщиками в первую очередь стали бойцы крестоносного воинства, покорившего Ближний Восток и взявшего под контроль тамошний рынок работорговли.

 

Тяжкие времена

Хозяевам Руси пришлось нелегко. В стране не было ни развитых ремесел, ни эффективного сельского хозяйства – потенциальные работники держались за весла или боевые топоры. Примерно в это же время князья потребовали от покоренных народов платить дань не девочками или мехами, а серебром – твердой валютой. Это как если бы сейчас власти приказали платить налоги исключительно в евро или долларах.

Возможно, спустя столетие князьям пришлось бы пойти по пути их коллег из Западной Европы – договариваться с городскими общинами, гарантировать права земледельцев, поощрять ремесла. Однако на Русь пришли монголы, и православные князья легко договорились с ханами-язычниками. Москва превратилась в логистический центр сбора дани для Великого Кагана, причем изрядную долю этой дани составляли те же самые рабы и меха. Зато авторитет великих князей поддерживается монгольскими отрядами, способными пройти по русским землям карательным маршем.

Проходили столетия, и структура экспорта мало-помалу изменялась. Рабство никуда не делось – только теперь князьям стало более выгодным держать жителя своей страны «прикрепленным к земле», чем везти его «за три моря», конкурируя с мастерами работорговли из Магриба и Португалии.

 

Холод и мед

Но тут случилось чудо – в Европу пришел «малый ледниковый период». Ударили лютые холода, зимой замерзали даже Рейн и Дунай, а на рынках взлетели вверх цены на русские меха. Европейский покупатель, дрожа от холода, платил серебром за новгородскую серую белку и золотом – за московских соболей. Московия стала «пушной сверхдержавой», а царь Иван Грозный купался в деньгах.

Другим важнейшим элементом российского экспорта были мед и воск. В 1543 году голландский хронист XVI века Альберто Кампензе в письме папе римскому Клименту VII констатировал, что «все то количество воска и жидкой и твердой смолы, которое потребляется в Европе, равно как и драгоценные меха, привозятся к нам через Ливонию из Московских владений». Из страны в то время ежегодно вывозилось по 50 тысяч пудов (приблизительно восемьсот тонн) меда. Экспорт воска только из Новгорода (до его окончательного разгрома московскими опричниками) оценивался в 20 тысяч пудов (около 320 тонн).

Правда, пчеловодством наши предки занимались весьма специфично. Итальянский ученый Паоло Джовио писал в шестнадцатом веке: «Самое важное произведение московской земли есть воск и мед. Вся страна изобилует плодоносными пчелами, которые кладут отличный мед не в искусственных крестьянских ульях, но в древесных дуплах». Как замечал российский предприниматель Николй Витвицкий (1764-1853): «…наши деды не имели ни серебряных, ни золотых рудников. Золотыми их рудниками были пчелы». Впоследствии это особенность российского пчеловодства, основанного на использовании естественного ресурса лесов, сыграла свою отрицательную роль.

 

Экономическая «поруха»

Но тут сработали неумолимые законы рыночной экономики. Дороговизна меха привела к поиску альтернативы, которой стала английская овечья шерсть. Это было не так тепло, красиво и престижно, но намного дешевле. А потом за океаном нашлась и «меховая альтернатива» – индейцы из лесов Канады готовы были предложить сколько угодно меха в обмен на «огненную воду». Вдобавок и соболь в русских лесах был истреблен начисто.

Денег в московской казне опять не стало. Войско царя Ивана не смогло оказать никакого сопротивления отрядам крымского хана, который сжег Москву. В Ливонской войне русское воинство несло тяжелые потери. На совпадение этих событий – коллапс экспортного рынка и сокрушительное военное поражение – впервые обратил внимание историк Александр Эткинд в своей книге «Внутренняя колонизация. Имперский опыт России».

Вслед за падением цен на главный экспортный ресурс Московское царство постигла Поруха, за которой последовало Смутное время.

Возможно, московским государям пришлось бы, как в старину, заняться экспортом рабов, но нашим предкам вновь повезло – мех начал снова дорожать, теперь уже на Востоке. Экспансия Москвы в Сибирь и на Аляску была вызвана нуждами в первую очередь государственной пушной торговли. Именно государственной, поскольку частному бизнесу разрешили поставлять «мягкую рухлядь» в Китай только после 1762 года.

 

«Во всем скудость»

А вот с воском и медом получилось неудачно. Как мы помним, основой русской медового и воскового экспорта была хищническая добыча это сырья из древесных дупел. Но после активной вырубки лесов, затеянных Петром Первым, пчеловодство сбавило обороты, а его продукты потеряли свои позиции в российском экспорте. В следующем веке воск в Россию… начали завозить.

А уже в нашем веке о российском пчеловодстве и говорить нечего. В 2016 году международное агентство ITC оценило мировой экспорт меда в $2,24 млрд, при этом на долю России пришлось всего $5,5 млн. Нынешний лидер мирового рынка меда – Новая Зеландия, объем экспорта которой составляет $206 млн.

Четыреста лет назад на «высочайшее имя» Михаила Романова, первого царя из новой династии, была подана записка, содержащая доклад о положении дел в бюджетной сфере: «Ведомо нам всем, что от войны в Московском государстве наступила скудость, и государевой казны нет ни на сколько… а окромя таможенных пошлин и кабацких денег, государевым деньгам сбору никакого нет». Речь шла о таможенных пошлинах на «заморские» товары и «акцизах» на водку. Другие налоги собрать было уже невозможно.