Политика

Что происходит с Евросоюзом?

Евросоюз мифологизирован в России едва ли не больше, чем США, БРИКС или Китай. О том, с какими реальными проблемами сталкивается Европа, рассказывает экономист Дмитрий Прокофьев.

 

Только факты

Экономически Европа – это большая зона свободной торговли и общий рынок труда, объединенные еще и общими стандартами производства, юридическими нормами и требованиями к качеству импорта.

Евросоюз, если его брать целиком, это самая большая часть экономики мира. Рост ВВП Евросоюза в 2016 году  составил 1,6%, вроде немного, но в пересчете «на человека» это больше $500 в год (у Китая  –  меньше, не говоря уже о России).

То есть «медленно растущая Европа» в смысле роста своего богатства опережает «быстрый Китай». Объем европейского рынка потребления составляет около $17 трлн в год, при этом Китай поставляет в Европу товаров менее, чем на триллион долларов. Это к вопросу о якобы «зависимости» Европы от Китая: китайский экспорт в Евросоюз – это не более 6% европейского потребления.

Зато для России поставки в Европу критически важны – более 65% российского экспорта идет в Евросоюз, при этом весь ненефтяной экспорт из России не превышает $40 млрд.

 

Проблемы согласия

С точки зрения политики, Европа, разумеется, не «единое государство». В Евросоюзе «нет начальника». Никакого искусственного объединения в плане политической позиции на международной арене, объединения армий или полицейских аппаратов в ЕС не происходит, так же как нет ограничения самостоятельности в смысле взаимодействия с внешним миром.

Когда Европа выступает «единым фронтом», это значит, что мы действительно имеем дело с общественным консенсусом по тому или иному вопросу. Систем Евросоюза изначально была построена как консенсусная система. Фундаментом европейского законодательства и правил игры стали результаты множества референдумов, и множество положений действующих в европейской законодательной практике – это результат учета интересов той или иной страны или того или иного сообщества.

Можно сказать, что европейская конструкция – продукт не научно-политического (как РФ), а общественного мышления (как современные США). И вот здесь в большой степени скрыты корни действительных проблем экономического развития, которые европейцам предстоит решать.

 

Финансовое лекарство

Откуда взялся «конфликт» (именно так, в кавычках) между промышленным Севером Европы и «условно-аграрным» Югом. «Условно», потому что разделение на «Север» и «Юг» может существовать в рамках даже одной страны, Италия тому пример.

В свое время европейцы создали финансовый союз, не создав союза налогового. Сформировали финансовый союз с единым эмиссионным центром, но с разной экономической политикой в разных странах. И, собственно, зачем создавался этот союз изначально? «Промышленные» северные страны таким образом обеспечивали себе поле для промышленного кредитования: они поставляли на юг товары и оборудование, и могли уже не требовать с более бедных южных стран денег, а как бы давать им кредит под это оборудование, увеличивая собственные обороты и баланс.

Но и «южные страны» получали свою долю пирога – благодаря этим кредитам они начинали быстрее расти как экономические субъекты, привлекая новых кредиторов и инвесторов.

И вот тут происходил «перегрев». То, что ярче всего проявилось в Греции. Зарплаты становятся слишком высокими, люди слишком мало хотят работать, деньги стоят слишком дешево, потребление слишком большое. В какой-то момент всему этому наступает конец. Обычная страна в этой ситуации девальвирует свою валюту. И за счет резкого падения себестоимости страна становится снова интересной для инвесторов, снова конкурентоспособной и выходит из кризиса. Но греки по очевидным причинам не могли и не могут этого сделать самостоятельно, находясь в еврозоне.

Как можно было бы справиться с таким кризисом? Рецептов тут на самом деле три, и они известны экономистам. Либо нужно вводить единую фискальную систему и единую систему экономического управления на всей территории еврозоны. Либо нужно вводить региональные субвалюты, чтобы проблемные страны имели возможность девальвации хотя бы внутренних долгов.

Либо нужно кардинальным образом менять систему перераспределения инвестиций, одновременно контролируя расходы греческого правительства, и вливать огромные деньги напрямую в экономику страны. Можно сказать, что сейчас Европа выбрала, правда, с оговорками, третий рецепт, поэтому о Греции мы слышим намного меньше, чем еще два года назад.

 

Не только деньги

Правда, нужно помнить, что девальвация национальной валюты сама по себе не есть универсальное лекарство от экономических проблем.

9 лет назад, осенью 2008 года, столкнувшись с экономическим кризисом, польские власти снизили курс злотого к доллару в полтора с лишним раза – с 2,1 до 3,7 злотого за доллар. При этом негативных социальных последствий от такой девальвации практически не было. Падение курса в полтора раза почти не сказалось на росте цен. В докризисном 2007 году инфляция в Польше составляла 2,5%, а в 2008 и 2009 годах чуть-чуть повысилась до 4% и 3,5% соответственно. Благодаря этому покупательная способность средней зарплаты вернулась на докризисный уровень уже к концу 2009 года. В пересчете на евро по текущему курсу средняя зарплата в Польше тогда действительно серьезно сократилась, поездки за границу для поляков стали значительно дороже. Но к 2013 году вернуться на докризисный уровень удалось и по этому показателю.

Однако у Польши все сложилось так хорошо благодаря не одной только девальвации, но и из-за того, что она удачно совпала со многими другими благоприятными обстоятельствами. С большим внутренним рынком, где есть место для национальных производителей, готовых заменить подорожавший импорт; с очень низкой бюрократической нагрузкой на экономику; с благосклонностью Евросоюза, сделавшего Польшу крупнейшим получателем европейских субсидий; с эффективной системой местного самоуправления, которая расходовала эти субсидии на наиболее выгодные проекты.

 

«Бедность» как драйвер экономики

Восточная Европа вообще может служить хорошим примером для изучения действительных, а не мнимых проблем европейской экономической политики. За время сближения с Европой ни одна из бывших социалистических стран так и не смогла решить базовой проблемы, которая снижает эффективность их экономик и не позволяет догнать развитый мир. У восточноевропейских государств, за исключением Польши, так и не получилось создать местный предпринимательский класс, который был бы заинтересован в долгосрочных инвестициях на родине.

В Восточной Европе сейчас осталось очень мало сколько-нибудь крупных компаний, которые контролировались бы местным капиталом. В топ-500 крупнейших по капитализации компаний Восточной Европы всего 23% (по количеству) принадлежит восточноевропейскому капиталу, 60% – иностранному, остальное – государству. При этом восточным европейцам принадлежат в основном компании из сектора услуг, а, скажем, в обрабатывающей промышленности или телекоммуникациях доля иностранцев выше – 77% и 74% соответственно.

Конечно, иностранный капитал принес в Восточную Европу технологии и финансовые ресурсы, ускорившие экономическое развитие региона. Но это не отменяет того, что для западных корпораций государства Восточной Европы остаются всего лишь одним из возможных направлений для вывода производств и международной экспансии. И причина здесь лежит вне доброй или злой воли политиков и финансистов.

Главным конкурентным преимуществом Восточной Европы остается относительно дешевая и квалифицированная рабочая сила. А относительно дешевая рабочая сила, если она неплохо образованна, как чехи или венгры – это очень ненадежное преимущество, которое исчезает по мере того, как сокращается отставание от развитых стран. Чем ближе чешские зарплаты к немецким, тем меньше смысла немецким компаниям работать в Чехии.

Очень ярким примером может служить история Словении, она показывает, что бывает, когда зарплаты в Чехии, Словакии, Польше и других странах подберутся слишком близко к уровню тех стран, которые выносят туда производства.

В 2008 году словенцы поставили рекорд Восточной Европы, добившись, что средняя зарплата у них достигла 63% от немецкой. С тех пор словенская экономика впала в тяжелый кризис, реальный ВВП там оставался ниже докризисного уровня даже через восемь лет, в 2016 году. Снижения средней зарплаты с 63% до 60% от немецкой пока недостаточно для того, чтобы вернуться к устойчивому росту.

Нынешняя экономическая модель Восточной Европы, основанная на преимуществах относительно дешевой рабочей силы, изначально подразумевает, что уровень жизни там должен оставаться примерно в два раза ниже, чем в развитых странах, – без этого она не работает. Если сравнивать с другими регионами мира, это не так и плохо, ведь абсолютные показатели экономики продолжат расти, нужно блюсти только пропорцию. Но, как верно заметил российский публицист Максим Саморуков, проблема в том, что в условиях демократии и открытости «очень трудно убедить людей смириться с тем, что их зарплата обязательно вырастет на сто евро, но только не раньше, чем в Германии она вырастет на двести».

Тем не менее решение этой (и многих других проблем Восточной Европы) существует, причем оно уже шаг за шагом начинает реализовываться, вне зависимости от желания политиков. Но это уже другая история.

 

Автор – экономист Дмитрий Прокофьев

Мнение автора может не совпадать с позицией редакции

 

Понравился материал? Поддержи ПРОВЭД!

 
Партнеры:
Загрузка...
Похожие материалы