«Семь человек из десяти получают поддержку от государства. Хотя нуждающихся значительно меньше», – заявил во вторник глава Минфина Антон Силуанов и предложил лишить помощи тех, кто на самом деле в ней не нуждается. «Повышение расходов на соцобеспечение без реформ вызовет кризис в экономике», – отметил он. Правда ли, что Россия – страна паразитов на пособиях, а расходы на «социалку» чрезмерны? Что стоит за бесконечными непопулярными инициативами экономического блока? На эти вопросы отвечает бывший замминистра труда, член совета Конфедерации труда России Павел Кудюкин.

Копеечная помощь

– «Социальная поддержка должна быть целевой. Социальные льготы размазывают средства тонким слоем, большая часть из них достается не самым нуждающимся», – это постоянный мотив, звучащий с конца 90-х. Доля истины в этом есть. В таких регионах, как Алтайский край, 70% населения получают те или иные социальные выплаты из регионального бюджета, но эти выплаты – нищенские, несколько сот, в некоторых богатых регионах – несколько тысяч рублей.

Однако встает проблема: как только мы делаем поддержку целевой и, соответственно, заявительной от того, кто нуждается, мы исключаем наиболее ущемленных. Ведь те, кто больше всех нуждается, как правило, не умеют общаться с государственными и муниципальными органами. Им ничего не достается, а при категориальном подходе что-то все-таки может перепасть.

Разобраться в том, что сказал Силуанов, довольно сложно. Социальные расходы, заложенные в федеральном бюджете, – это в основном субсидирование Пенсионного фонда: восполнение его дефицита и финансирование государственных пенсий для военных, гражданских служащих, ветеранов. А все, что касается социальной поддержки – детские пособия, пособия по нуждаемости, социальные выплаты, – сфера ответственности региональных бюджетов. Минфин имеет к ней отношение лишь постольку, поскольку дотации регионам закладываются в бюджет. Но это не целевые трансферты. Регион сам решает, как эти деньги расходовать.

Когда Силуанов говорит, что бесполезно выделять деньги без существенных структурных изменений, формально он прав. Вопрос в том, какого рода структурные изменения необходимы. Минфин воспринимает оптимизацию социальных расходов очень примитивно: надо все урезать. Но многие виды расходов, опускаясь ниже какого-то предела, просто становятся бессмысленными. Честнее ничего не финансировать, чем финансировать в недостаточном объеме.

Когда говорят о неэффективности, всегда встает вопрос, как измерять эффективность. Не очень ясно, как это делают в правительстве. У них очень плохо проработанная система показателей. Часто они формальные, легко искажаемые, не соответствующие азбуке того, как следует формировать показатели результативности.

Да, структурные изменения нужны. Например, необходимо отказаться от страховой медицины и вернуться к ее бюджетному финансированию. Система со страховыми компаниями создала паразитическую прокладку между общественными деньгами и лечебно-профилактическими учреждениями, которая никакого позитивного влияния на оказание медицинских услуг не оказывает. Нужно анализировать бюджетную сеть, насколько разумно она построена и с точки зрения качества услуг, и с точки зрения доступности для граждан.

В непопулярных инициативах Минфина есть два аспекта: постоянная грызня группировок внутри власти и политтехнологический момент. Это игра в доброго и злого следователя, где представители финансово-экономического блока выступают в качестве злого, представители социального блока – по-разному, в зависимости от обстоятельств, а президент обычно как добрый следователь. Он окорачивает экономических экстремистов, грозит им пальчиком и говорит: «Ай-ай-ай, нельзя так с народом». Так что до 18 марта опасаться нечего, а после этого ждать можно чего угодно.

Общество