Экономика

Что Россия может производить вместо нефти?

Может ли Россия производить что-то помимо нефти? Как мы вообще подсели на нефтяную иглу? Как с нее слезть и в каком направлении двигаться? Об этом и не только рассказывает экономист Дмитрий Прокофьев.

 

На вопрос, что такое нефтяная зависимость России лучше всего отвечают цифры официальной статистики. Доля нефти и газа в экспорте за последние 25 лет поднялась с 40% почти до 70%. Если в 1999-м году производство нефти в России составляло 293 млн тонн, то к 2014 году производство выросло до 514 млн тонн; цена барреля нефти за то же время выросла в 8 раз, то есть валовая добыча нефти в долларах увеличилась с 1999 по 2014 год в 14 раз (а в рублях – в 70 раз). В 1999 году доля доходов бюджета от экспорта нефти составляла всего 18%, в 2014 она уже превышала 50%, и это без учета «косвенных» доходов, например, НДС, пошлин и акцизов на импорт, закупаемый на нефтедоллары.

 

Почему так вышло?

В нефтяной зависимости России принято упрекать реформы 1990-х годов, якобы они «развалили советскую промышленность». Но на самом деле фундамент нынешней «сырьевой» российской экономики был построен именно во времена СССР. Как это произошло?

Советские вожди прекрасно отдавали себе отчет в степени эффективности «социалистического труда». Но любые попытки «повысить производительность» неизбежно упирались в необходимость массовых увольнений лишних работников, на что система пойти не могла. С другой стороны, для создания каких-то новых массовых производств трудовых ресурсов страны могло и не хватить – демографическая волатильность, следствие чудовищных военных потерь, остается российской проблемой и в двадцать первом веке. Людей вроде было много, но «не там», не «в то время» и «не той квалификации».

Одновременно мировая экономика будто бы подбрасывала Советскому Союзу козырного туза – после войны устойчиво росли цены на металлические руды и уголь, которые казались даже важнее электричества, нефти и газа. Поэтому СССР решил сделать ставку на экспорт энергии и минеральных ресурсов. Соответственно, главными экономическими задачами оказалось создание инфраструктуры экспорта, добывающего комплекса и энергетического комплекса.

А в 1970-е подорожала и нефть, после чего советское руководство просто отказалось от попыток развития альтернативных экономических направлений. Потом цены на нефть упали, но к этому времени уже вся советская промышленность была выстроена «под ресурсы». Вот такую экономику унаследовала и Россия.

Неудачно получилось и с металлической рудой. В силу роста эффективности использования металлов, появления новых материалов и совершенствования системы вторичной переработки цены на основные металлы стали снижаться, и конкуренция за рынок стала расти. Самым болезненным проявлением этого тренда стал отказ бывших восточно-европейских сателлитов СССР от покупки любых российских товаров, кроме энергетических.

Gaz 33Газовый тупик: «Сила Сибири» китайцам не нужнаПочему не попытались перестроить экономику новые российские власти? В 1990-е на это не было денег, и взять их было неоткуда. Можно было привлечь иностранный капитал, однако такая диверсификация потребовала бы не только денег, но и создания прочных институтов собственности. Те, кто взял под контроль промышленное наследие СССР, вовсе не были заинтересованы в конкуренции с какими-то «заграничными предпринимателями». Кроме того, новые распорядители нефтяной ренты овладели таким инструментом зарабатывания денег, что не имели никакого желания менять положение вещей. А тут еще и нефть подрожала снова, окончательно убивая мотивацию хозяев России к каким-либо действительным реформам.

Бизнес, испытывающий на себе высокие административные риски, не стал заморачиваться с долгосрочными проектами, строительством производств и разработкой технологий. Всего за 10 лет, начиная с 2006 года, объем станочного парка в России сократился с полутора миллионов менее чем до 700 тысяч штук. Более 70% оставшихся станков предназначены исключительно для резки металла, никакой современной высокотехнологичной продукции. В стране сформировался так называемый «короткий торговый цикл». Продал сырье – купил товары – продал в России. Поэтому доля торговли в российском ВВП выросла до уникальных по мировым меркам 29%.

Но в 2014-м году цены упали, и экономика отреагировала следующим образом – импорт сократился на 50%, потребление в основных областях в России упало на 30-55%, цены в среднем выросли на 30-40%, курса рубля упал в 2 раза, и на 40% упал ВВП, выраженный в долларах. Таким образом, как отмечает российский экономист Андрей Мовчан, «основные показатели экономики оказались на 100% скоррелированными с ценой на нефть».

 

Без импорта

Тотальная зависимость российской промышленности от импорта (страна закупает за рубежом 92% станкоинструментальной продукции и 95% продукции станкостроения) породила идею, согласно которой все проблемы российской экономики связаны с импортом. Вот избавимся от импорта – и заживем!

Концепция эта не новая, ее основным идеологом считается аргентинский экономист Рауль Пребиш, сделавший карьеру во времена правления президента Хуана Перона. К тому моменту, когда Перон уселся в президентском кресле, Аргентина была одной из самых успешных экономик мира, опережая по уровню среднедушевого дохода большинство стран Западной Европы. Правда, процветание это базировалось на экспорте сельскохозяйственной продукции и импорте всего остального, что крайне не нравилось Перону. Аргентинский каудильо мечтал о создании могучей военной промышленности и охотно привечал беглых нацистов, обещавших помочь в строительстве новых вооруженных сил. А тут подоспел и Пребиш со своей «теорией зависимого развития»

oil 2017 0Почему нашу экономику не спасут ни нефть, ни газПребиш рассуждал очень эффектно. Страны третьего мира, говорил он, бедны не потому, что у власти там стоят самовлюбленные безумцы в эполетах, а народ не умеет читать и писать. Эти бывшие колонии отстают в развитии исключительно по той причине, что зависят от продажи сырья и сельхозпродукции своим бывшим метрополиям. В чем же причина отставания? Все просто, объяснял Пребиш. Дело в том, что цены на сырье растут медленнее, чем цены на продукцию с высокой добавленной стоимостью, которую страны Запада потом продают своим бывшим колониям. Такое международное разделение труда усугубляет положение последних, делая богатых богаче, а бедных беднее. А что же делать?

Государство, рассуждал Пребиш, должно поддержать собственное машиностроение и другие промышленные производства, одновременно не пуская на рынок иностранные товары. Пусть правительство выделит «национальным» компаниям дешевые кредиты, ограничит импорт, введет валютный контроль и жестко зафиксирует обменный курс. Избавившись от конкуренции с проклятым импортом, эти предприятия должны будут просто завалить Аргентину своей продукцией. Технологии можно просто заимствовать. А если еще создать государственные монополии в нефтегазовой промышленности, железнодорожном транспорте, электроэнергетике, связи и так далее, то новая аргентинская промышленность обязательно покажет чудеса роста и эффективности.

На словах все выглядело хорошо. Надо сказать, что советам Пребиша последовали не только сам Перон, но и его преемники. По начертанному Пребишем пути аргентинская экономика шла больше четверти века.

Получилось не так, чтобы очень. К середине 1970-х Аргентина оказалась в состоянии глубокого экономического кризиса. В последующие пятнадцать лет аргентинский ВВП сократился на 20%, средняя годовая инфляция измерялась трехзначными показателями, а в 1989 году началась гиперинфляция, когда цены в течение года выросли в 30 раз.

 

Проще некуда

Как же такое могло произойти? Ответ на этот вопрос может дать теория экономической сложности Рикардо Хаусманна (Гарвардский университет) и Цезаря Идальго (Массачусетский технологический институт).

Российский экономист, ректор Московской школы управления СКОЛКОВО Марат Атанашев объяснял идеи Хуасмана и Идальго с помощью эффектного сравнения промышленности с игрой в скраббл, где технологии – буквы, а товары – слова. Чем больше у вас букв, тем больше слов позволяет составить каждая новая буква. Чем сложнее экономика, тем страна богаче. «Индекс сложности экономики» (ECI) отражает, насколько сложна совокупность производимой страной продукции. Для Германии, основного поставщика высокотехнологичного оборудования для российской промышленности, ЕСI равен 1,92. Для России этот показатель составляет 0,05.

Специализация на простых технологиях не позволяет достичь устойчивого высокого уровня благосостояния. Существует устойчивая корреляция индекса экономической сложности и уровня ВВП на душу населения. Исключение составляют только нефтедобывающие страны в период высоких цен на нефть.

Но, продолжает свою мысль Атанашев, это значит, что если вы отсталая страна, то даже освоение самой новейшей технологии откроет вам сравнительно немного производственных возможностей. Зато в развитой экономике новая технология дает мультипликативный эффект сразу во многих смежных отраслях.

Но почему «отстающие» страны не могут воспользоваться технологиями, которыми в избытке обладают страны развитые? На этот вопрос отвечает философ Майкл Поланьи, в середине ХХ века предложивший концепцию «неявного», личностного знания. Всякая технология, объяснял Поланьи, состоит из явного, документируемого знания (инструкция, рецепт, регламент) и неявного (опыт технолога, интуиция шеф-повара, профессиональная этика). Последнее может быть передано только через прямое обучение ученика мастером.

Просто «скопировать» технологию не получится. Для успеха нужно «скопировать» и те социальные институты, которые позволили эту технологию создать, а это невозможно. Именно на этом в свое время поскользнулись аргентинские «импортозместители», создавшие огромное количество продукции, оказавшейся дорогой, некачественной и неконкурентоспособной. И такую же ошибку рискует повторить и Россия.

 

Молоко без коровы

Профессор Массачусетского технологического института (MIT) Лорен Грэхем, автор книги «Может ли Россия конкурировать. История инноваций в царской, советской и современной России», выступая на прошлогоднем Петербургском экономическом форуме, рассказывал такую историю.

Несколько лет назад в Россию приехала делегация ведущих ученых из MIT во главе с президентом института Рафаэлем Райфом. Русские ученые задавали гостям множество конкретных вопросов о том, как применять ту или иную технологию и какой она может принести результат. При этом, рассказывал Грэхем, никто не хотел слушать рассказы Райфа об атмосфере университета в Бостоне, о готовности к нестандартным решениям, о способности использовать неудачи как позитивный опыт…

Скажите, какую технологию нам следует применять, чтобы достичь быстрого коммерческого успеха, твердил русский «начальник по науке». «Вы хотите получить молоко без коровы», воскликнул Райф, обращаясь к собеседнику.

К сожалению, молоко без коровы получить не удастся. Экономика естественным образом развивается «вокруг» существующих технологий, лишь постепенно осваивая «соседние» пространства. Для освоения новой технологии необходим контакт с экспертом и накопление в его присутствии достаточного личного опыта. Поэтому в масштабах экономики основными инструментами освоения технологий являются прямые иностранные инвестиции, привлечение квалифицированных специалистов, диаспоры и обучение на зарубежных предприятиях.

В книге замечательного экономиста Эрика Райнерта «Как богатые страны стали богатыми и почему бедные страны остаются бедными» приводится впечатляющий исторический пример экономического развития Англии.

Будущая «мастерская мира» в Средние века была настоящим сырьевым придатком Нидерландов, экспортируя необработанную шерсть, которую фламандские ткачи превращали в сукно. На протяжении двух столетий английские короли пытались запретить экспорт сырья и наладить свое производство тех же тканей, но добиться этой цели удалось только в конце XVI века. Однако ни указы, ни виселицы не помогли британским монархам преобразовать экономику. Построить собственную ткацкую промышленность англичанам удалось не раньше, чем король Генрих VII Тюдор пригласил в свою страну тех самых фландрских ткачей – носителей, как бы мы сказали сейчас, уникального технического знания. А его внучка Елизавета дала убежище еврейским банкирам, создавшим для королевских подданных лучшую в мире систему кредита.

Но вернемся к Индексу экономической сложности (ЕСI). Положение российской экономики в мировом технологическом пространстве ставит нас на 98-е место из 121 по перспективам среднесрочного экономического роста. И это на основании данных 2014 года, то есть без учета снижения цен на нефть и санкций.

Технологии, в которых у России действительно есть преимущества на мировом рынке – это нефть, газ и в известной степени сельское хозяйство. Поэтому имеет смысл сконцентрировать усилия на развитии существующих конкурентных позициях и движении от них в смежные, технологически связанные отрасли.

Таким образом, наибольший потенциал роста есть у добывающих отраслей, химии, сельского хозяйства, производства строительных материалов, транспортного и сельскохозяйственного машиностроения. У России есть реальная возможность производить «лучше и больше» нефти, строительных материалов и минеральных удобрений. Ну и развивать торговлю с логистикой, куда же без них.

 

Автор – экономист Дмитрий Прокофьев

Мнение автора может не совпадать с позицией редакции

 

Понравился материал? Поддержи ПРОВЭД!

 
Партнеры:
Загрузка...
Похожие материалы