Дмитрий Травин: «Мы вкладываем деньги в имитацию вставания с колен — и это работает на все 140 миллионов россиян»

Президент Путин во время Прямой линии в четверг, 7 июня, рассказал об успехах российской экономики и о том, что сделает правительство дальше, чтоб мы жили еще лучше. Экономист, профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге Дмитрий Травин объясняет, что имел в виду президент. И зачем ему в 16-й раз понадобилась прямая линия с народом.

 

Дмитрий Яковлевич, в самом начале Прямой линии Путин объявил, что ВВП России вырос на 1,5%. А Всемирный банк утверждает, что пока другие развивающиеся экономики росли на двузначные числа процентов, российская на полтора упала. Кто говорит неправду?

— Думаю, что правду говорит Путин. Не знаю, откуда у Всемирного банка такие сведения. Если говорить о минувшем 2017 годе, то действительно был рост на полтора процента. И по первым месяцам текущего года, в общем, примерно так же. Немного меньше полутора. Но там есть другая загадка: Путин уверяет, что растут реальные доходы населения.

 

 Да, он сказал — на 3,8%. Устойчивый, сказал, рост.

— Вот это для меня полная загадка. Причем отдельно — по числу 3,8, отдельно — по слову «устойчивый». Несмотря на рост экономики, по итогам прошлого года у нас реальные доходы населения падают. Я перепроверил, залез в данные в Росстата, вроде он никаких цифр не подправлял. Как было падение — так оно и зафиксировано. Погуглил — никто не сообщал, чтобы что-то здесь было пересмотрено.

 

 Путин сделал оговорку: рост — это если из данных за прошлый год вычесть единовременно выплаченные пенсионерам 5 тыс. рублей.

— Если их вычесть, то получается, что в прошлом году доходы граждан были еще меньше. То есть они упали по сравнению с позапрошлым?

 

Нет-нет. В прошлом году эти 5 тысяч как раз учитывали — получался рост. Теперь не надо учитывать. Это такие специальные 5 тысяч, смотря какой нужен результат.

— Ну, тогда, действительно, если вычесть эти «лишние» 5 тысяч, выданные пенсионерам, то можно получить, что в этом году доходы выросли. Особенно если их так хитро посчитать. Но это было бы в любом случае логично, потому что у нас и экономика с прошлого года растет.

 

Но у нас и цены растут. На бензин выросли. Вырос курс доллара и евро.

— Инфляция по итогам прошлого года низкая. Не все с этим согласны, но я говорю о статистике. Она, может быть, не очень точна, но уж какая есть. Так что в принципе при хотя бы маленьком росте экономики и низкой инфляции рост реальных доходов мог начаться. Но это не основание для особого оптимизма. Потому что рост если и есть, то очень маленький, а падали доходы перед этим 4 года.

 

По словам президента, у нас не просто низкая инфляция, она на «историческом минимуме». Учитывая практически застывшую экономику, это хорошо или плохо?

— В принципе, это никак. То есть стандартный ответ экономистов, что низкая инфляция — это всегда хорошо.

 

Но тут важно, за счет чего она низкая. У нас же это происходит потому, что у людей нет денег.

— Здесь, как говорил генерал Лебедь, надо отделить мух от котлет. Если мы берем статистику по инфляции, то большинство экономистов, за исключением оригиналов типа Глазьева, скажут, что низкая инфляция — это хорошо. Инфляция — это же не просто рост цен. Это — способ перераспределения, как правило — от бедных к богатым. Богатые к инфляции лучше приспосабливаются, чем бедные. Это — про «мух». Теперь — про «котлеты». Чтобы увеличить доходы населения, необходим рост экономики. И для этого хороша низкая инфляция: тогда в страну приходят инвестиции. При высокой бизнесу трудно рассчитать прибыльность инвестиций. При прочих равных он вложит деньги в страну с низкой инфляцией. И любой экономист вам скажет: хотите лет через пять получить рост экономики — снижайте инфляцию. И формально Набиуллина за это и борется, снижая инфляцию за счет доступных Центробанку методов.

 

Кажется, этого условия для притока инвестиций недостаточно.

— О чем и речь! Мы напортачили в других областях так сильно, что даже при низкой инфляции инвестиции к нам не пойдут из-за санкций и незащищенной собственности. Поэтому в наших условиях не так важно, борется Центробанк за низкую инфляцию или нет. Это как в известной миниатюре Райкина, когда за костюм в целом никто не отвечает. Пуговицы пришивает Набиуллина, закройщик — Силуанов…

 

А рукава пришивает Бастрыкин.

— Что-то в этом роде, да. И в целом «костюм» кривой.

 

Путину задавали много вопросов о здравоохранении, о лечении рака и так далее. Анонсированные президентом успехи как-то на этой сфере отразятся?

— У нас был период, еще перед 2008 годом, когда существовали так называемые нацпроекты. Тогда нефть стоила до $140 за баррель, денег было много, покупали всякое медицинское оборудование, и его следы в больницах остались до сих пор.

 

Больше десяти лет прошло, пресловутые томографы уже сломались.

— А после того периода качественных улучшений уже не было, расходы на здравоохранение у нас небольшие, а новых нацпроектов нет.

 

Как это — нет? А новый майский указ?

— Его еще рано анализировать, мало времени прошло. Но вы же знаете, как выполнялись прошлые майские указы, в частности — о повышении зарплат в образовании? Ставку какого-нибудь профессора действительно поднимали, но его самого заставляли перейти на половину или даже четверть ставки. Это хитрая статистика. И изменить ситуацию невозможно, потому что нет денег. Шесть лет назад Путин предпринял пиаровский ход с этими «майскими указами», но реально что-то изменить он не может. И, думаю, не хочет. Выборы он выиграл, у него все хорошо.

 

Тогда зачем Путину нужны новый майский указ и эта Прямая линия? Теперь-то ему пиаровские ходы ни к чему?

— В общем-то, он их больше и не предпринимает. Точнее, предпринимает, но все они связаны с внешней политикой. Вспомните его послание Федеральному собранию, эти звездные войны в Нью-Васюках. На такие вещи и дальше будут налегать.

 

Зачем? Если Путин захочет остаться после 2024 года, то это, вы думаете, случится путем выборов?

— Думаю, он не хочет уходить в 2024-м, но в 65 лет человек уже не может стопроцентно строить планы на шесть лет вперед. К тому же многое зависит от внешних обстоятельств. Знаете, все аналитики, которые когда-либо прогнозировали действия Путина, ошибались. Поэтому точно сказать, что будет в 2024 году, я не готов. Но ясно, что, во-первых, он в принципе не хочет уходить от власти, ему там хорошо. А во-вторых, я не очень понимаю, как после окончательного вердикта по малазийскому «Боингу» человек, которого все обвиняют в трагедии, пусть даже не напрямую, может уйти от власти. Это огромный риск.

 

Может быть, теперь, когда у международного следствия столько доказательств, Россия хотя бы частично признает вину в крушении, чтобы разрядить обстановку? Могут ли сдать каких-то условных полковников, которые сделали это по своей инициативе?

— Нет, я не вижу оснований на это рассчитывать. Да и зачем? Путину важна его репутация внутри страны, и здесь он должен стоять твердо, как камень. И в этом смысле каждое обвинение Запада — это происки против великой России. Если Путин отступит и сдаст какого-нибудь полковника, это не будет ему на пользу. То есть можно, конечно, это сделать, но Путин уже такую репутацию наработал себе в мире, что все равно не будет ни от чего гарантирован. Есть классический пример с генералом Пиночетом. Казалось бы, никто старика не должен был трогать, в Чили у него были довольно надежные позиции. Но в тот момент, когда Пиночет был за пределами Чили, какой-то испанский судья вдруг выдал ордер на его арест. И Пиночета с трудом отстояли, да и то только потому, что многие лидеры Запада оказались готовы понять его мотивацию. Допустим, Путин сделает все возможное, чтобы перевалить на кого-то вину за «Боинг». А в каком-нибудь 2025 году какой-нибудь голландский судья возьмет и выдаст ордер на его арест.

 

Вы считаете, Путин всерьез допускает такой вариант?

— Я уверен, что для него это очень серьезно.

 

Вы сказали, что Путину важна репутация внутри страны. Почему он борется за нее «внешними» методами? На шестнадцати прямых линиях он видел, что беспокоит людей. Почему не сконцентрироваться на медицине, на образовании, на помойках, в конце концов?

— Денег нет. До 2008 года он именно так и делал. Мы же в первые восемь лет Путина у власти никакой Крым не присоединяли.  Если бы он был таким фанатиком Крыма, уже давно бы его заполучил. Но он прагматичный человек. Если можно оставаться у власти с помощью простых и законных методов, раздавая людям деньги, то почему бы и нет. А когда денег нет и не предвидится — приходится Крым присоединять и пропагандой заниматься.

 

Денег-то не стало уже после Крыма.

— Падение экономики началось во второй половине 2008 года, в момент кризиса. В 2009-м было огромное падение. Потом мы стали понемногу вылезать, и в 2010-2012 годах казалось, что можем вылезти. Цена на нефть опять пошла вверх. Рубежным стал 2013 год: тогда при ценах на нефть в $110 за баррель экономика выросла на те же 1,5%, что сейчас. Даже на 1,3%. Это показало, что даже при высоких ценах на нефть серьезного роста экономики у нас уже не будет. Просто нет факторов, которые могли бы его обеспечить. И вот после этого взяли Крым. Я здесь вижу прямую связь.

 

Если не было денег даже при $110 за баррель, зачем сейчас тратить их на «звездные войны в Нью-Васюках» и прочие «прямые линии»? Это эффективнее, чем новые томографы купить?

— Во-первых, вложения в пропаганду всегда эффективнее, чем в людей. Если мы вкладываем деньги в лечение народа, то вложить надо столько, чтобы бОльшая часть населения ощутила улучшения в здравоохранении. А таких денег нет. Но если мы вкладываем деньги в имитацию вставания с колен, то эта пропаганда сразу работает на все 140 миллионов россиян. Вот нарисовал Путин мультики — это сразу действует на мозги всей страны. Эффективность вложений гораздо выше, чем в медицину или образование. Впервые это показал еще петербургский губернатор Владимир Яковлев. Его популярность держалась на пиаре. Только делалось это по-другому: Яковлев не воевал, а якобы дороги ремонтировал. И было видно: при не очень больших вложениях в городское хозяйство, но хорошем пиаре губернатор был популярен. Мог бы до сих пор губернатором оставаться, если бы его не погнали.

 

Но народ-то должен заметить некоторую разницу между тем, что говорит Путин в телевизоре, и тем, что происходит в собственной жизни?

— Социологи уже давно отмечают: люди говорят, что Путин очень хорош во внешней политике, но почему-то — удивляются несчастные респонденты — у него во внутренней как-то все не очень, а в экономике особенно. Это уже есть.

 

Но 70% «несчастных респондентов» пошли и за это проголосовали.

— Совершенно верно. Но мы же пока говорили только об одной составляющей в системе удержания власти — о путинском пиаре. А есть еще одна. Путину надо добиваться того, чтобы люди не видели никакой альтернативы. И он это с успехом делает. Для этого политическое поле зачищается не только от оппозиции, но и от людей из собственного окружения. Премьер-министром, например, никогда не станет яркий и сильный человек, способный составить конкуренцию Путину. Даже не в том смысле, что станет конкурентом на выборах, а просто в глазах населения.

 

Кудрин поэтому попал не выше Счетной палаты?

— Я бы так сказал: ни Кудрин — с одной стороны, ни Сечин — с другой стороны, ни Шойгу — с третьей не будут допущены до реального политического поста. Такому, как Сечин, только палец дай — он руку откусит.

 

У политологов есть такая теория, что Путин давно принимает решения не сам, «путин» — это будто бы название некой группы людей, а президент — их несчастный заложник.

— Нет, это не так. У нас авторитарный режим, абсолютно персоналистский. Ключевые решения принимает лично Путин. Другое дело, что он — не самодур. И он принимает те решения, которые после долгих размышлений признает оптимальными. Поэтому вокруг него существует что-то вроде конкурирующих проектов. Кто ему даст наилучший вариант удержания власти, от того он вариант и примет.

 

Один очень умный и знающий человек как-то сказал мне: секрет непотопляемости Сечина в том, что он — лучший путиновед, он лучше всех знает, когда и что Путину подсказать.

— Думаю, что Сечин так дорог Путину потому, что третья составляющая в системе удержания власти, о которой мы говорили, — система параллельного бюджета, начавшаяся с наезда на Ходорковского и отъема Юганскнефтегаза. Огромные деньги существуют как бы вне бюджета и в любой момент могут быть использованы на политические пиаровские акции, но никакой Минфин, никакая Счетная палата этого не проконтролируют. Эти деньги находятся где-то в офшорах, в бюджетах госкомпаний, где угодно, главное — недалеко. Чтоб их можно было выделить быстро, по решению условного Сечина. Когда-нибудь об этом можно будет написать целую книгу.

 

Путина во время «Прямой линии» спросили, как он принимает решения. Вы считаете, что решения продиктованы только желанием удержать власть?

— По большому счету — конечно. Хотя понятно, что он регулярно принимает кучу частных решений, не влияющих на глобальное удержание власти. Он принимает множество решений по развитию экономики. Если бы не это, экономика была бы еще в худшем положении.

 

Да?

— Грубо говоря, Путин понимает, что нам нужен стабильный бюджет с минимальным дефицитом, что нельзя печатать деньги, как предлагает Глазьев.

 

То есть президент все-таки заботится еще и о благе народа?

— Как умный правитель он понимает, что без нужды ухудшать жизнь народа еще больше не стоит. Народ и так живет плохо, потому что экономика не развивается, и надо постараться хотя бы не ухудшать его и без того сложное положение какими-то глупыми действиями. И в этом плане Путин действует более или менее эффективно. Технократические решения в экономике у нас принимаются хорошие. Были б сейчас во главе Минфина и Центробанка люди, критикующие власть, они бы принимали примерно такие же технократические решения. А глобальные решения, не дающие развиваться экономике, — они отвратительны.