Владимир Сысоев, владелец петербургского бренда «Сысоевъ»:

Я родился в Пензенской области, но вырос в Ленинграде. В школе-интернате №27. У меня нет никакого специального образования, связанного с бондарным производством или виноделием. Раньше я занимался вертолетной техникой: был представителем нашего завода, ездил в места эксплуатации вертолетов и устранял неполадки. В 90-е годы, когда всё рухнуло, я понял, что надо как-то кормиться и выживать. Сложно описать состояние нашего общества, тот хаос, который тогда творился. Был полный хаос, но он был как-то странно упорядочен, всё было по понятиям. Если тебя прессовали, то делали это по понятиям. Беспредел был, но в редкой форме. Милиция на ночь закрывалась в отделениях, и достучаться до них было невозможно, не говоря уж о вызове на место происшествия. Пальба была нешуточная. Не знаю, боевиков что ли насмотрелись: жизнь человека тогда стоила, грубо говоря, три копейки.

Тогда было очень много группировок, все они между собой враждовали. Я ни в какой группировке не был. Мне даже в 98-м году выдали почетный знак от регионального управления по борьбе с организованной преступностью, которое, кстати, навело хоть какой-то порядок на улицах.

Начиналось всё с ларьков. У меня появились партнеры, с которыми я занимался водкой. Потом они перешли на молдавское вино, приобщили к этому и меня. Я начал представлять их винную торговую марку Garling. В 95-м году я завез четыре вагона этого вина – на меня стали смотреть, как на придурка, говорили «водки давай, что ты нам за бормотуху какую-то привез?». В середине 90-х всё вино называли бормотухой. Я объяснял, что это хороший продукт, писал статьи в рекламной газете «Шанс», приглашал прессу, в выставках участвовал. И уже через несколько месяцев ко мне выстроилась очередь. Уже в 97-98-е годы я в месяц завозил в Петербург по два состава вина по 120 вагонов. Одни только таможенные платежи достигали $1 млн в месяц.

Параллельно я изучал вино и тщательно следил за его качеством: если не я, то кто-то другой из госорганов проследит, и будет еще хуже. Однажды даже сам забраковал 288 тысяч бутылок. Потом партнеры мои решили пересмотреть свою политику, я стал лишним, и меня исключили. А у меня уже тогда пять складов были забиты вином, там уже начали мыши бегать, нужно было как-то хранить товар. Вот и родилась идея хранения вина в дубовых бочках.

Технология

Главная проблема, которая возникала еще с XIIV-XIIIV веков – это именно хранение вина: оно скисало, поскольку взаимодействовало с воздухом. В XIX веке химик Луи Пастер, который, вероятно, имел свои виноградники, придумал систему разогревания вина. Это позволило длительно сохранять вино в бутылках. А заодно началось изучение микробиологии и процессов консервации. С середины XX века, когда у нас появились институты виноградарства и виноделия, появился холодный розлив – более щадящая технология. Но позже стали применять сернистый альдегид: им обрабатывали фитиль, который вставляли в бочку и затем поджигали. Он там выгорал, а вино получало дозу консервации серой. В основном Франция – законодатель этой моды. Позже и через мел начали прогонять это вино. Но это уже совсем что-то ужасное.

Так вот в 1999 году мне пришла в голову идея – исключить в качестве промежуточной тары бутылку, а вино поставлять потребителю непосредственно в бочках. Чтобы исключить воздух, я придумал клапан: по мере опорожнения бочки он расширялся и заполнял опорожняемый объем.

После исследований технологию запатентовали (мы получили европатент, евроазиатский и российский патенты) и было создано специальное бондарное производство. На постсоветском пространстве это вообще было единственное бондарное производство. Очень много времени ушло на подготовку документации, прохождение через разрешительные структуры, поскольку это была абсолютно новая технология. Не только в России, но и во всем мире. В 2000-м году мы начали розлив.

А уже в 2005-м в Военно-медицинской академии на кафедре микробиологии были проведены исследования. Показатели вина оказались очень хорошими. Потом мы испытывали продукт на 30 волонтерах в клинике Святителя Луки. Люди в течение двух недель принимали по 150-200 граммов вина, а потом у них брали кровь на анализ. Медики удивлялись, потому что у людей нормализовался уровень сахара в крови, улучшался сон. Ведь вино же – это не для того, чтобы напиваться.

В том же 2005 году эта технология участвовала в международной выставке изобретений в Брюсселе. (Владимир с тщательно скрываемой гордостью показывает бочку с прозрачным дном: там виден тот самый клапан и уже превратившееся в уксус вино). Именно эта бочка с клапаном побывала в бельгийской столице. Тогда мы получили серебряную медаль за это изобретение.

Потом во Франции участвовали в выставке. Но виноделие сейчас идет по пути консервации, а эта технология, наоборот, идет по пути «натурализации» продукции, так что сторонников у меня не было. Я один развивал это направление. Вы спрашиваете, не называли ли меня романтиком? Ну, кто-то у виска крутил, а романтиком вряд ли называли. Хотя мягко, конечно, любого придурка можно романтиком назвать.

Но к тому времени производство занимало уже три тысячи квадратных метров. Сюда из Франции приезжали мастера бондарного дела. Оценивали достаточно высоко, говорили, что оно получилось одним из наиболее крупных.

Но у нас было не только бондарное производство, которое отвечало за производство и ремонт бочек. Были и разливочная, и промывочная линии со специальной установкой для бочек. Всё это оборудование было уникальным – в мире ничего подобного не было.

Вмешательство властей

Вина в бочках под брендом «Сысоевъ» поставлялись в магазины сети «О’кей», потом мы начали заливать и коньяки, и кальвадосы. Всё это продолжалось до 2010 года. Больше производства нет. Из-за вмешательства административного ресурса.

Впервые в 2005-м году кому-то в голову взбрело, что бочки в XXI веке – это не то, что нужно. Меня городские власти остановили на полгода. Потом ещё раз – в 2007-м году. Это было лето, самый пик. Претензии были на уровне налоговой инспекции. И только словесные: мы считаем, что ваше производство не соответствует законодательству. Я просил: дайте хотя бы официальную бумагу какую-то, постановление. Но не дали, а посоветовали на них обратиться в суд. Но на каких основаниях? Пришлось дважды обращаться в торгово-промышленную палату. Они мне делали заключения по техническим условиям у меня на производстве о том, что всё соответствует законодательству. Но нашим чиновникам легче запретить, чем разрешить. За запрет ни одного чиновника у нас никогда не наказывают. И потом – у нас же круговая чиновничья порука, всё связано: торговые сети по одному звонку сверху просто перестали разливать вино из наших бочек. Мы собирали межведомственную комиссию по обороту алкоголя, но ни к чему это не привело. Потом, когда мы начали развивать региональное производство в Вологодской области, и там стали прессовать. Короче, добили. Общий объем моих вложений в технологию составил около 200 млн рублей. И это всё пошло прахом.

Я считаю, что такие действия чиновников – от некомпетентности, непрофессионализма. Когда я работал в 90-е, я ощущал, что и в таможне, и в налоговой той же были профессионалы. У них ещё с советских времен все правила от языка отскакивали, и была определенная логика в их действиях. А потом стали на их места приходить коммерсанты. Не те, кто прошел все ступени карьерной лестницы от чиновника какого-то департамента до министра, а просто «свои» менеджеры, которые ни ухом, ни рылом не знают ни сельское хозяйство, ни налоги, ни медицину. В итоге профессионалов нигде больше нет.

Из-за приостановок работы производства стали скапливаться долги. В результате пришлось его продать. Сейчас у меня совсем небольшое производство в Ленинградской области. Я произвожу только бондарные изделия, штучно.  И речи о выпуске собственной алкогольной продукции не идет. И расширяться без инвестора сложно.

Сбыт

Вообще мы делаем всевозможную продукцию, которая связана с технологией бондарного производства. Она основана на взаимодействии самого материала: там не используется ни клей, ни какие-то другие элементы для скрепления деталей между собой. Всё за счет подгонки плоскостей, углов, стяжек. Продукция не включает каких-то химических производных. Это могут быть и кадушки, и купели, и банные принадлежности. Всё это для эстетов что ли, которые хотят эти вещи сохранить для потомков.

Раньше приезжали люди из Финляндии, Норвегии закупать купели. Какие-то изделия мы отправляли во Францию. Теперь всё это прекратилось. Изначально, еще в начале 2000-х мы пытались работать и с торговыми сетями. Но у нас такая продукция, которая требует определенного внимания и со стороны магазина: элементарно хотя бы пыль сметать. Но мало кто этим занимался. Поэтому мы убрали свою продукцию из сетей – на нее было стыдно смотреть. Сейчас в основном работаем по частным заказам. Крупных заказов от каких-то предприятий у нас не было. Да я думаю, что и не появится. Люди обращаются напрямую, через интернет – для себя.

Иногда нам заказывают что-то нестандартное. Например, однажды мы для покупателя из Владивостока делали шестиметровые  купели. За ними приезжали несколько фур, а отправляли их грузовым самолетом. Для кого – даже не знаю, заказ был через посредников. 

Вообще бочка сама по себе – это, образно говоря, живая материя. А любая живая материя требует определенных знаний. В бочке используются все природные свойства как самой тары, так и помещённого в неё продукта: происходит их взаимодействие. В результате продукт, который выдерживается в бочках, получается наиболее приятным и полезным для нашего организма.

Почему бочки сейчас никому не нужны

Сейчас только одно предприятие в сфере виноделия в Петербурге заказало себе бочки и организовало так называемый бочкопарк: это компания «Дагвино». У них около трех тысяч бочек по 300-400 литров для выдержки коньячных спиртов.

Сейчас нет стимула для производства в России тары для выдержки. Кто-то, конечно, изредка и заказывает бочки. Но почему-то только у французских производителей. А ведь там – только бренд. В 1995 году в течение трех лет Союз виноделов Бордо и наш Институт виноградарства и виноделия проводил совместное исследование по бочкам из кавказского скального дуба. Показатели были очень высокими, так как в этом сорте дуба низкое содержание железа, что сводит к минимуму окислительные процессы. Это косвенное признание того, что наш дуб превосходит французский сорт, произведенный в провинции Лимузен. Хотя Бордосские исследователи всего лишь указали, что кавказский дуб «не хуже» французского.

Сейчас никто не будет вкладываться в виноделие и бочки, потому что это приведет к удорожанию конечного продукта. Это всё равно, как если бы сейчас мороженое начали делать из натурального молока. По винам уже сложился определенный рынок цен, и никакой коммерсант не пойдет на то, чтобы поднимать стоимость своей продукции, заведомо обрекая её на провальную судьбу.

При этом себестоимость вина в дубовых бочках, которое предлагал я, была даже немного ниже. Поскольку бочка – это оборотная тара, и с годами она только улучшает свои свойства. Сначала я думал, что через три года придется весь бочкопарк менять, произойдет какое-то выхолащивание полезных веществ. Но произошел обратный процесс: поскольку и дуб, и вино – две живых материи, в результате взаимного обмена те вещества, они долгое время обладают хорошими качествами.

От дуба к бочке

Технологи только в XIIIV-XIX веках определили, что вино лучше всего хранить именно в бочках из дуба. При этом важно, чтобы дуб рос в плохих почвах, чтобы корни достигали до 40 метров в глубину, и происходило большое насыщение дерева минералами, чтобы годичные кольца были плотными. Всё это о кавказском дубе. Его мы закупаем в Адыгее. Его специальным способом раскалывают на клёпку – это специальные дощечки. Клёпку два-три года выдерживают на улице в естественной влажности. Когда доведенные до определенной влажности дощечки поставляют в Петербург, начинается их обработка, выпиливаются углы, и только после этого бочку можно собирать.  

Сначала набирают так называемую «розочку» - корзину. Это остов бочки. Его разогревают на открытом пламени, чтобы материал стал более эластичным, и начинают гнуть. Эта процедура обжига повторяется четыре раза. На последнем обжиге идет окончательный отпуск напряжения, происходит задонка, то есть делаются днища. Вот бочка и готова.

Бочка способна выдерживать от 50 градусов мороза до 60 градусов жары. И изделие из клёпки – это как термос.

Никто не знает, когда и с чего появилась бочка. Но у нее идеальная геометрическая форма: соотношение углов клёпки и дна идеально пропорционально, что позволяет бочке выдерживать очень большие силовые нагрузки. Чем большее ее нагружаешь, тем сильнее сходятся ее части. Но при этом можно снять обручи бочки, разобрать её и собрать заново.

Конкуренты

Российских производителей я не называю конкурентами. Это коллеги. Сейчас на Кавказе открылись какие-то производства бочек. Эти ребята консультировались у меня – я не храню никаких секретов, всем помогаю и объясняю. Раньше у них возникали какие-то вопросы, сейчас меньше. Больше о ком-то еще я не слышал. Дело в том, что на мировом рынке бочкотары лидируют французы – компания «Сеген-Моро». Они делают порядка 120 тысяч бочек в год. Они захватили рынок и всячески принижают кавказский дуб: у них у самих есть продукция из этого сорта дерева, но она по цене значительно ниже, чем вся остальная. Это как бы подчеркивает приниженность происхождения.

Открывалось у «Сеген-Моро» в Адыгее совместное производство, но оно загнулось.

Что может помочь бондарному делу?

Если найдется хотя бы еще один такой же больной, как и я, человек, но с деньгами, тогда это будет хорошей помощью. Основные вложения в нашу технологию уже сделаны. Даже рекламировать не надо: когда мы в «О’кее» выставляли свою продукцию, к нам выстраивалась очередь по тридцать человек. Просто не хватает денег, чтобы возобновить производство. А ведь сейчас окно для того, чтобы войти в эту технологию, полностью раскрыто. Складываются все факторы, которые обеспечивают выход продукции на рынок: упал рубль и сократился импорт, подорвано доверие потребителя к бутилированному алкоголю, постепенно увеличиваются вложения в развитие отечественных виноградников.

Вот только продал я своё старое производство, рассчитался с долгами. Открыл новое производство. Сразу в первый же месяц нужно платить все налоги. Производишь ты что-то или нет – никого не волнует.  И ещё в налоговую на ковер вызывают с вопросами о том, почему я так мало плачу. Кроме сожаления, ничего это не вызывает. 

Впрочем, если сейчас  я снова начну развиваться, набирать обороты, то вполне вероятно, что давление со стороны властей возобновится. Но всё равно нужно двигаться дальше, нужно жить. А волков бояться – в лес не ходить. По крайней мере, хоть продукт будет нормальный на рынке.

О кризисе

Сейчас ситуация приводит к обнищанию населения, падает потребительский спрос, у людей просто нет денег. Правительство не собирается что-то предпринимать, а нужно бурление, нужно, чтобы у потребителя были деньги – без этого любое производство загнется.

Очень много производств было загублено в 90-е годы. Но не меньше загублено в середине 2000-х годов нашими функционерами: они изобретают такие законы, которые выполнить просто нереально. Некоторые мои знакомые, которые связаны с лесом, просто загнулись. Любое, даже успешное предприятие можно подкосить на раз-два, если у него есть кредиты. Достаточно полугода. Как и произошло со мной.

О главном

Главное, думал я в 90-е, – работать с утра до ночи. У меня тогда будильник всегда стоял на 7:40, а домой я приходил за полночь. Бедная моя семья! В результате этой работы я её и потерял. Всё это не очень хорошо, конечно. Надо жить правильно: на первом месте должны быть семья, дом. Это основное. От этого человек испытывает удовольствие, а не от работы, не от того, что ты бабла больше заработал. Нельзя ставить обеспечивающее выше основного. Ну и что: крутил я эти миллионы, ворочал ими. Ну и разорился, в конце концов. Куда это всё делось? Да никуда. Один приятель сказал мне однажды: «Не переживай: когда-нибудь это всё закончится».